Ушедшее — живущее - Борис Степанович Рябинин

себя мы считали Бажова классиком уже давно и — не ошиблись. Думается, что сейчас дорога и представляет особую ценность каждая, даже самая незначительная на первый взгляд, деталь, связанная с Бажовым, каждый штрих его портрета… Время — самый строгий и неошибающийся судья; время подтверждает, что Бажов, как и предначертано классику, продолжает всеми своими трудами жить среди нас. А стало быть… А стало быть, пусть и грядущие поколения ближе знают уральского волшебника — милого славного человека в быту и в общении с друзьями — Бажова.

Итак…

ПО СЛЕДАМ ЛЕГЕНДЫ

(С Бажовым по бажовским местам)

Помню, как обрадовал меня летом 1939 года неожиданный телефонный звонок: Павел Петрович приглашал меня, тогда еще совсем молодого литератора, сопровождать его в поездке на свою родину — в Полевской район.

— Вдвоем-то веселее, — пояснил он свое предложение. — И тебе польза: Полевское повидаешь.

Полевское — старый уральский горнозаводской район, кладезь народных поверий и легенд, родина изумительных по яркости форм и глубине содержания устных рабочих сказов, ставших ныне  б а ж о в с к и м и  сказами, — по имени того, кто придал этим самоцветам устного народного творчества ювелирную огранку, собрал их, философски осмыслил, ввел в мир большой литературы; — вполне понятно, что я ответил немедленным согласием.

Своими глазами посмотреть на места, описанные в книге, увидеть и понять почву, на которых она выросла, да еще проделав это путешествие в сопровождении самого автора сказов, — право, для этого стоило отложить любые срочные дела!

Всегда буду благодарен Павлу Петровичу за эту поездку. Она открыла мне, начинающему писателю, глаза на удивительное прошлое Урала, отныне, казалось мне, вытканное камнями-самоцветами, помогла как-то по-новому понять и прочувствовать и бажовские сказы, и их тесную связь с родным краем. Я как бы воочию увидел то, что до этого представлялось умозрительно, ну, да еще на рисунках художников, иллюстрировавших «Малахитовую шкатулку». Поездка во всех отношениях получилась исключительная, такое случается раз в жизни.

«Путешествие в молодость», то есть по самой характерной канве, как выразился один читатель, помогла лучше понять и увидеть и самого Бажова.

Уговорились встретиться на вокзале. Павла Петровича провожала младшая дочь Рида — Ариадна, тогда еще не знавшая меня в лицо. Едва успели поздороваться, еще не отдышавшись, Павел Петрович сказал, кивая на нее:

— Спрашивает меня: «Кто он, который с тобой поедет? Какой он?» — «Высокий, говорю, ходит прямо, голову носит высоко, в кепке, с очками, на груди сумочка» (про фотоаппарат. — Б. Р.). Из трамвая вылезли, она кричит: «Вон он!» Смотрю, верно, высокий, прямой… в общем, все правильно, как сказал. А не ты. Вот ведь как трудно, выходит, описать человека, чтобы это был он!

Павел Петрович-ехал в знакомые места после долголетнего перерыва. Еще не были написаны сказы «Ермаковы лебеди», «Веселухин ложок», «Не та цапля» и многое другое. Всем им суждено появиться после этой поездки. Незадолго перед тем общественность Урала отметила 60-летний юбилей старейшего уральского писателя; Павел Петрович был полон давно лелеянных творческих замыслов и планов, стремления реализовать их, ехал с намерением воскресить в памяти потускневшие от времени наблюдения ранних лет, набраться новых впечатлений, — ехал, по его выражению, поискать «есть ли здесь моя любимая жила», или, как говорят литераторы, «собирать материал».

И вот мы в поезде. Павел Петрович приумолк, все чаще поглядывает за окно, наконец негромко произносит:

— Сысертская дача пошла.

Смотрю по направлению его взгляда, но никаких особых признаков Сысертской дачи не вижу. Все тот же пейзаж, почти не изменяющийся от самого Свердловска: лес, перелески-колки, кой-где небольшие пашни, время от времени — неглубокие зеленые лощины. Однако спокойно-уверенный тон моего спутника не оставляет сомнений. А вскоре и названия разъездов подтверждают, что действительно «пошла» Сысертская лесная дача.

На соседнем сиденье, за нашей спиной, двое пассажиров, по виду колхозников, оживленно рассуждают о золотом самородке, найденном в здешних местах. Павел Петрович давно уже с интересом прислушивается к их беседе, неторопливо покуривая папиросу.

— Ведь уж все кругом изыскано было, перешеек маленький остался. Тут и накопилось… Только лопатой ковырнули — и готово!

Павел Петрович, не выдержав, оборачивается:

— Велика ли находка?

— Тринадцать семьсот.

— Славно. Где нашли?

— В Косом Броду.

Самородок, о котором шла речь, за несколько лет до того (в декабре 1935-го) был найден артелью Ильи Семеновича Пальцева, старого уральского старателя, в месте между рекой Чусовой и Крутой горой, называемой Канавой. Считалось, что по размерам он третий в мире (точный вес 13 кг 787 г). Нет, не оскудел батюшка-Урал, хоть уж изроблен весь вдоль и поперек и в глубину. Наверное, об этом была дума Бажова.

— А вы сами-то откуда будете? — вежливо поинтересовался он после непродолжительной паузы.

— Из Полевского, — ответил один из беседующих.

Павел Петрович сразу оживляется:

— Из Полевского? Ну, что, как он? Изменился?

— Да есть кое-что. Криолит, завод большой. Гумёшки, говорят, разрабатывать опять хотят. Домов новых понастроили, стадион… Церква-то, знали, где стояла?

— Знал.

— Ну, так тут, около этого места, стадион нынче…

Павел Петрович докурил папиросу, молчит и задумчиво щиплет бороду.

Станция Мраморская. Недалеко от железнодорожной линии высится серое, каменное здание промышленного типа — мраморный завод. Когда проезжали мимо него, Павел Петрович стал припоминать вслух:

— Старый заводик. Лет двести, не меньше. Самый тихий завод, какой знаю. Бывало, даже страшновато становилось: идешь по поселку — тихо, никого не видно… Все на заводе. А работа тихая: шир-шир по плите пилой. Придешь на завод, а там: сам — тешет, сама — вертит, ребята — ширкают… Работали целыми семьями. Двести лет камень тешут… А жили бедно, даже собак не держали, кроме попа мраморского: тот здорового волкодава кормил.

Видно, что воспоминания переполняют его, с каждым оборотом колес паровоза он все больше уносится думами в прошлое.

С волнением и живым интересом всматривался он в каждую деталь, сравнивал с тем, что было раньше, попутно приводя в разговоре любопытнейшие, характерные подробности из старого горнозаводского быта и вообще из истории Урала, по-своему осмысляя многие мелочи, которые прошли бы незамеченными мимо другого глаза.

На станции Сысерть вышел, походил по перрону и, возвратившись, сообщил, что станция, пожалуй, не изменилась. Езда не дальняя — от Свердловска до Полевского по прямой не больше шестидесяти километров, — но седобородого товарища моего разбирало нетерпение, хотя он и старался не показывать этого.

— Вот они, Гумёшки, смотрите! — мотнул он головой на окно.

Поезд медленно подтягивался к остановке. За окном видны обширные заброшенные выработки. Там и сям торчат треногие буровые вышки. За ними, вдали — поселок у подножия невысокой облысевшей горы. По другую сторону железнодорожного полотна дымит большой, обнесенный забором, завод.

Выходим из вагона. Павел Петрович на ходу осматривается и вполголоса бормочет: